К вопросу о женской истерии (2)

Прекрасная Дама Как Конструкт Женской Субъективности

Одна из основных конструкций истерической женщины в русской культуре — это конструкция Прекрасной Дамы. Самой большой ошибкой в трактовке Вечной Женственности является трактовка ее как спиритуалистической характеристики, относящейся к так называемой духовной сфере жизни и являющейся своеобразным допуском в нее.

Как известно, Лакан в семинарах, посвященных куртуазной любви, специально анализирует образ Прекрасной Дамы и его значение для структуры любви в целом. Традиционно образ Прекрасной Дамы воспринимается как сублимированный объект. В противоположность этому, Лакан подчеркивает те черты Прекрасной Дамы, которые отрицают эффект спиритуализации. Лакан обращает внимание на тот факт, что Прекрасная Дама в куртуазной любви теряет свои конкретные черты и является ее адресатом в качестве абстрактного идеала: кажется, что вся любовная поэзия куртуазной традиции обращена к одной абстрактной персоне. Одновременно, утверждает Лакан, абстрактный характер Прекрасной Дамы не имеет ничего общего со спиритуальной чистотой: скорее, в ее лице мы имеем дело с дистанцированным, холодным и нечеловеческим партнером и всеми вытекающими из этого статуса характеристиками — «ужасный», «нечеловеческий» партнер, произвольный в своих действиях настолько, насколько это только возможно вообразить. Другими словами, Лакан считает, что отношения кавалера и его Прекрасной Дамы в структуре куртуазной любви являются предельно недуховными отношениями господина и вассала, который подчиняется бессмысленным, невозможным, произвольным и капризным приказам господина. Специально для того, чтобы подчеркнуть недуховный характер этих отношений, Лакан цитирует отрывок из средневековой поэмы о Прекрасной Даме, которая заставляет вассала буквально облизывать ее ноги, нюхать дурной запах ее промежностей, а затем она еще и испражняется на его голову… Таким образом, Прекрасная Дама предельно далека от того, чтобы быть структурой чистой духовности: она функционирует как нечеловеческий партнер и такой радикальный Другой, который совершенно не коррелирует с нашими собственными потребностями или желаниями и автоматически производит требования и приказы, чуждые и бессмысленные для нас.

Другими словами, в лице Прекрасной Дамы мы имеем такое Другое, с которым отношения эмпатии невозможны. Лакан обозначает это Другое как травматическое Другое и называет его Реальным, что в терминологии Лакана означает сопротивление эффекту символизации.

Почему в эпоху русского символизма так трагически строился эксперимент любовных отношений, так явно проявились все парадоксы и препятствия самой структуры любви как феномена — независимо от того, кто реально был ее участником и вовлеченным?

Парадоксом куртуазной любви, на который обращает внимание Лакан, является парадокс «откладывания»: в то время как «официальным» желанием любви считается желание сексуальных отношений, на самом деле для субъекта любви нет ничего более страшного, чем намерение со стороны Прекрасной Дамы на самом деле реализовать его. На самом деле субъект ждет от нее одного — нового приказа об «откладывании». Лакан, например, специально обращает наше внимание на отсутствие сексуальных отношений в структуре любви. Дело заключается не в том, что субъект чинит себе дополнительные препятствия, чтобы через запрет еще больше повысить ценность объекта любви, но в том, что эта внешняя особенность указывает на внутреннюю невозможность доступности любовного объекта.

Таким образом, Лакан вносит существенные коррективы в понятие jouissance: полнота наслаждения, оказывается, проявляется только тогда, когда происходит отказ. Поэтому фигура Прекрасной Дамы воплощает одновременно и наслаждение, и его потерю. Поэтому она расщепляется, в одной стороны, на «Вечную Женственность», Прекрасную Даму, а с другой — на «Радикальное Зло». Именно таким было восприятие Прекрасной Дамы эпохи русского символизма Любови Дмитриевны Блок, жены знаменитого поэта Александра Блока в поэтическом кружке «аргонавтов».

Именно из двойственной ипостаси Прекрасной Дамы возникает популярный в эпоху модернизма и символизма образ «femme fatale». Структура отношений с «femme fatale» такова, что никогда, ни при каких условиях субъект (герой) не может достичь отношений взаимодействия с ней: либо она остается недоступной навсегда (а он при этом гибнет), либо он добивается близости с ней (и тогда гибнут они оба, либо погибает любовь). «Femme fatale» — это воплощение травматического, «нечеловеческого» объекта, с которым невозможна ситуация понимания.
«Я Не Могу Любить Тебя…»

Рассмотрим в этом контексте знаменитую историю любви к Прекрасной Даме в истории русской литературы двух поэтов Александра Блока (мужа, посвятившего своей жене Любови Дмитриевне Блок один из самых известных в истории русской литературы любовных циклов «Стихи о Прекрасной Даме») и Андрея Белого, любовь которого к Прекрасной Даме/Любови Дмитриевне Блок была основной любовью его жизни. Для Андрея Белого с самого начала их отношений поэт Александр Блок был недоступным Другим — «поэтом от Бога», как признавали все. Именно поэтому он был заворожен женщиной — Любовью Дмитриевной Блок — которая предположительно является единственным любовным объектом невероятной любви в «Стихах о Прекрасной Даме» еще до их реальной встречи. Когда же произошла реальная встреча Белого с Блоками, он полюбил обоих, другими словами, сама их любовь становится объектом его желания. В его отношении к Л. Д. Б. он, естественно, не задает себе вопроса, любит ли он «ее» лично или ее как объект любви и поэзии Александра Блока. Ему важно прежде всего знать, что он сам представляет в глазах любовной копулы.

Убедившись, что его поэзия не может быть любовным объектом для Блоков, вскоре Белый в отношениях с ними меняет стратегию поведения: он становится гениальной персоной, «гениальной личностью». Происшедшую смену стратегии Белый потом сохранит на всю оставшуюся жизнь, все знавшие его будут впоследствии утверждать, что никогда в своей жизни не видели более необыкновенного и необычного человека, который умел заворожить собою любого встречного с первых минут знакомства и который как личность «выше» и «больше» своих знаменитых произведений. И именно на этот новый образ субъекта — как человека и влюбленного мужчины, с которым можно целоваться до безумия, как только они оставались в комнате одни — отвечает ему любовью Любовь Дмитриевна Блок.

Как выход из создавшегося положения Белый предлагает ей простую схему — стать его женой. Однако для нее, в отличие от него, схема любви представлялась не столь простой.

Еще в самом начале их семейной жизни Блок сказал ей, что она не будет у него единственной женщиной, что он будет уходить от нее к другим (в том числе, к проституткам), но что она навсегда останется его Прекрасной Дамой. Более того, Л. Д. Б. всегда знала, что не одна она как конкретная женщина послужила Блоку прообразом Прекрасной Дамы в момент создания знаменитого цикла стихов. Дело заключалось еще и в том, что поэзия Блока уже в этот период являлась не столько любовной лирикой и любовной поэзией, сколько «философией космизма», которая адресовалась к Женщине вообще, а не к конкретной женщине. Тем не менее, окружающие воспринимали «Стихи к Прекрасной Даме» как романтическую, возвышенную историю любви Блока к своей молодой жене. В этой истории любви было рассказано и об их юношеских театральных постановках (он — Гамлет, она — Офелия), и об ее розовых платьях, о его приездах в Боблово, семейное имение молодой невесты, на белом коне. Их венчание как мужа и жены было воспринято и затем нарративно передано в многочисленных воспоминаниях родственников как продолжение исключительно красивой, уникальной истории любви, и Л. Д. Б. не разочаровывала окружающих в этом. Более того, в своих воспоминаниях «Были и Небылицы о Блоке и о Себе» (Bremen: K-Press, 1979), написанных через много лет после смерти Блока, она уточняет и подправляет его дневниковые и стихотворные записи с точки зрения подтверждения их отношений в качестве Поэта и его Прекрасной Дамы. Поэтому в ее воспоминаниях видно противоречие: с одной стороны, она ненавидит образ Прекрасной Дамы, так как он мешал ей быть в отношениях с мужем реальной женщиной из плоти и крови; с другой стороны, она заботливо соотносит реальную историю любви со стихами к Прекрасной Даме, объясняя стихами основные кризисы и подъемы реальных отношений.

Что значила эта символистская установка на Вечную Женственность и идеал Женщины? Женщина в этой конструкции, как известно, никогда не является «сама по себе, как она есть»: она всегда представлена здесь как объект мужской фантазии. Чтобы ликвидировать расщепляющую субъективную нехватку, она должна быть фаллической женщиной (женщиной без дефектов, Прекрасной Дамой), с которой поэтому невозможны никакие сексуальные отношения, которые по своей природе являются дефектом и мужской слабостью. Поэтому женская муза или идеал в символизме всегда асексуальна.

Каким образом, в свою очередь, происходит идентификация женщины с этим предложенным ей идеалом Женственности? Она действительно стремится представить себя как Прекрасная Дама. Но зная, что это неправда «внутри нее», она стремится получить подтверждение от других о том, что ее могут любить и что она может быть не «пустым» объектом любви, но «настоящим» любовным объектом. Собственно, для этого Л. Д. Б. нужна была любовь Андрея Белого. Иначе ее просто не существует, по словам Лакана.

Это поистине истерическая ситуация: женщина существует и не существует одновременно. Просто для того, чтобы удостоверить факт своего существования, а не даже желание быть объектом любви, ей необходима любовь другого. Истерик всегда, поэтому, будучи расщепленным и потому неуверенным в своем существовании субъектом, нуждается в удостоверяющем свидетельстве Другого. Истерик никогда в любовных отношениях не задает вопрос «люблю ли я ее/его?», но всегда нарциссистское — «любит ли она/он меня?» Травма истерика состоит в том, что без Другого он просто не знает, кто она/он есть? каким типом субъекта он представляется окружающим? Да и есть ли он/она вообще?

В воспоминаниях Л. Д. Б. в ее отношениях с молодым Блоком с самого начала видно не столько ее желание по отношению к недоступному объекту, сколько идентификация с объектом, желаемым Блоком. Она представляется ему в маскарадном жесте как фаллическая женщина — Прекрасная Дама, поскольку Прекрасная Дама является означаемым его желания. Прекрасная Дама — это объект его желания, который идет далеко по ту сторону любой реально существующей женщины, поэтому занимает место фаллоса. Окружающие и «читающая публика» воспринимают Л.Д.Б. как Прекрасную Даму. Но она, хотя и пытается идентифицироваться с Прекрасной Дамой как музой Блока, знает, что этот проект обречен на неудачу. Поэтому ей нужны доказательства со стороны других, что она и есть Прекрасная Дама. Благодаря любви Белого она хочет получить уверенность в своей женской ценности. Поэтому ей важно, действительно ли он любит ее «саму по себе», вне отношений со своим другом/врагом Александром Блоком и вне места Прекрасной Дамы.

Белый пытается ответить ей на эти вопросы. Но в ее воспоминаниях ясно чувствуется непреходящее раздражение на его слова о ней. Это было «не то», хотя он и говорил о ней не как о Прекрасной Даме, но как о реальной женщине. В таком случае субъект — Любовь Дмитриевна Блок — пытается получить доказательства вне слов: через поступки, поведение и телесные жесты (об этом свидетельствует кульминационная любовная сцена, когда уже «были вынуты все шпильки из волос», повторившая другую известную любовную сцену русской истории — сцену свидания Натальи Николаевны Пушкиной с Дантесом).

Первоначальным желанием Л. Д. Б. в отношениях с Белым было желание стать для него объектом любви. Когда Белый действительно полюбил ее, это означало завершение ее желания. Но это как раз и есть то, чего истерик вынести не может: ее/его желание должно всегда оставаться неудовлетворенным.

Здесь мы встречаемся с противоречием в позиции Л. Д. Б.: она хочет, чтобы Белый любил ее «как она есть», и одновременно — как она есть «больше, чем она сама», Прекрасная Дама, муза символизма. Это невозможное задание создает и невозможность кульминационной сцены любви, то есть сексуальных отношений между ними: для Л. Д. Б. сексуальные отношения с Белым становятся невозможны, когда образ музы символизма исчезает из этих отношений и она предстает женщиной из плоти и крови.

Л. Д. Б. демонстрирует истинную природу любви тогда, когда она возвращается к невоспринимающему серьезно их отношения с Белым мужу, просит Белого уехать, не отвечает на его письма и уезжает с мужем на лето в Шахматово, где, как известно из писем, они «много занимаются домом и садом». Белый при этом наделяет объект любви загадочными событиями и страстями, предполагая, что Блок запрещает Л. Д. Б. видеться с ним или удерживает ее, что любовная копула страдает так же, как и он сам. На самом деле в отношениях копулы ничего не происходит, кроме следования обычному распорядку дня. Они вместе и не вместе, но это «пустое» время и «пустые» отношения демонстрируют нам истинную природу любви: эта «пустота» и есть то, что и означает в глазах других подлинный объект любви Поэта к Прекрасной Даме. Возвратясь к мужу, Л.Д.Б. предпочитает выбрать ничто, отказать любви совсем в отношениях с Белым, чем потерять свое фантазматическое место поэтической музы, Вечной Женственности, Прекрасной Дамы.

Однако проблема Л.Д.Б. состоит в том, что она не хочет признать «пустую» и «обнаженную» природу любви, связывающей ее с мужем: она хочет такой любви, в которой реально присутствуют таинственные страсти, в которой пустота должна быть наполнена и иметь имена — Прекрасная Дама, Незнакомка, Сольвейг, Снежная Маска, Кармен и другие. Она хочет быть всем, хочет реализовать себя как фаллический объект любви, «больше, чем она сама», и когда она не может сделать это в любовных отношениях с Блоком или Белым, она уходит из этих отношений совсем.

Парадоксально, но это и есть сама природа любви как таковой — то, что мы ищем в другом, никогда не именно «ее» или «его» и не то, что они реально имеют. А всегда «нечто большее», чем они не являются и чего они не имеют. Таково условие и закон любви.

В результате истерический субъект ничего не имеет. Кроме самой любви.

«Я Не Могу Любить Тебя…». Роль Поэзии в Любви

В эпоху символизма поэзия выполняла функцию власти — над сердцами и душами, над женщинами тоже. История символизма — это во многом история любовных отношений поэтов с поклонницами (реже, поэтов с поэтессами, как в случае Гумилева и Ахматовой).

Чаще всего герой символизма, поэт, находится в ситуации выбора: женщина или поэзия, и всегда в конце концов выбирает последнее. Так он входит в цикл социального обмена: обменивает одно (женщину) на другое (поэзию), выполняя тем самым основное правило символического обмена: нельзя обладать всем, вы имеете нечто только на основе предыдущего отказа. А если поэт желает все одновременно: поэзию и женщину? Если он желает нарушить закон символического обмена? Обычно это ведет его к катастрофе (как Маяковского или Цветаеву).

Однако выбор поэзии против выбора любви чреват тем, что поэтическая власть может быть потеряна. Вступая в сферу поэзии, субъект признает, что над ним существует высшая власть (Божественное озарение, поэтические образцы), что ограничивает его собственную зону воплощения опыта власти и чревато, в конце концов, ее потерей. Что касается выбора любви, то он даже менее самоубийственен, потому что в саму структуру любви и любовных отношений входит момент «откладывания» полной реализации любовных отношений, ибо в противном случае, как известно, любовь как структура исчезнет. «Реализованная» же любовь знает два возможных выхода: либо любящие должны быть уничтожены (умереть вдвоем, иначе уничтожен будет один из них), либо любовная пара превратится в буржуазную копулу. Любовь русского символиста Валерия Брюсова, как известно, «уничтожила» двух женщин — Нину Петровскую и Надежду Львову (покончила с собой, стреляла в себя из того пистолета, из которого «неудачно» стреляла когда-то в Брюсова Нина Петровская). Остальные символисты и постсимволисты активно сопротивлялись жизни в буржуазной копуле: пьянство и жизнь на две семьи у Бальмонта; проститутки и актрисы у Блока; «жизнь втроем» у Гиппиус и Мережковского; инцестуальная чувственность Вячеслава Иванова; обмен женщинами в среде «аргонавтов» (браки с сестрами Тургеневыми); свободный брак Цветаевой и Эфрона; нарушенная копулярность в семье Бриков… Все герои символистских произведений, выбравшие и реализовавшие любовь, погибают.

Поэзия, в свою очередь, содержит два уровня власти: формальная структура (которой огромное значение уделяли Брюсов, Гумилев и, отчасти, Андрей Белый) и неформальная структура, «истинная поэзия», воплощением которой в русской поэзии до сих пор является Александр Блок. Недаром в общественном сознании русских имя Блока стоит сразу после «святых» имен Пушкина и Лермонтова: к этой тройке «истинной поэзии» больше никто обычно не добавляется: все остальные идут как бы потом, за чертой разделения, уже все вместе, а не отдельно.

Блок никогда не мог принять буржуазную идею контракта, выбрав невидимую власть поэта перед видимой властью государства или общества. Эквивалентный символический обмен, видимость которого создает государство или копулярная любовь, по мнению Блока, это только обманчивый мираж, который скрывает за собой эксцесс, трансгрессию, на которой он, собственно, и основан. Поэтому он отвергает ситуацию обмена (сексуальными отношениями, например) в своем браке, предпочитая необмениваемую ситуацию любви. Если он и допускает «любовь», то только необмениваемую, инцестуозную: мама и проститутки. Ничто в любви не нарушает его близости с матерью… Но любовь, в конечном итоге, он заменяет поэзией, ибо перед ним маячит страх овладеть в конце концов и телом любви, то есть «реализовать» любовь (он исключительно красив, его все любят, женщины сами предлагают ему свою любовь, он имел 314 женщин в своей жизни!..), в то время как телом Поэзии он не овладеет никогда, как им никогда не овладеет ни один смертный. Вот это необмениваемое свойство поэзии как власти Блок предпочел поэзии как любви (к Прекрасной Даме или Снежной Маске).

Что же женщина (Любовь Дмитриевна Блок) реально хочет от мужчины в акте любви — это завладеть его творческой потенцией как скрытым ядром его бытия, которое недостижимо для нее. Она хочет достичь и разрушить его (кастрировать господина). Но он, поэтому, не отдает ей свое тело, отдавая его проституткам. Он хочет остаться «объектом маленьким а» («гением скромным поэзии»), а не символическим публичным авторитетом, способным подвергнуться кастрации (в отличие от Брюсова и Гумилева, которых волновали чины и места, которые они, в то же время, могли потерять). Поэзия оказывается типом необмениваемой власти, в то время как в любви возможны ситуации обмена (в копуле, например).

Поэтому Любовь Дмитриевна Блок ненавидит поэзию.

Но именно его поэзия позволила ей «прелюбодействовать». Он был всегда столь равнодушен к тому, что, по его мнению, было лишь «простыми» отношениями обмена, неспособными затронуть ни природу любви (ни природу Поэзии)…

«Прелюбодействовать»: jouissance feminine?…

Сравним два типа женских отражений в зеркале: одно принадлежит Валерию Брюсову из рассказа «В Зеркале» (1902-1906), второе — Любови Дмитриевне Блок в «Былях и Небылицах о Блоке и о Себе». У Брюсова зеркало с женским отражением функционирует как отражение женской субъективности со всеми его сомнениями и недостатками. В конце концов, Реальная женщина перед зеркалом меняется местами со своим зеркальным отражением, позволяя отражению стать Другим.

Отражение в зеркале себя и своего тела, которое создает Л. Д. Б. — принципиально иное. Она восхищается своим телом, она любит его, не находит в нем никаких недостатков и жалеет только о том, что это ее обнаженное тело с распущенными волосами в темной зале со свечами перед зеркалом в родительском доме не может быть предъявлено другим. Как мы видим из текста воспоминаний, оно не было предъявлено таким и Александру Блоку. И только значительно позже Л. Д. Б. осуществила свою мечту с множеством возлюбленных, о которых пишет в «Былях и Небылицах…»

Эти два описания женской субъективности представляют две разные женские стратегии поведения: невротическую и психотическую. Невротик — тот, кто подвержен чувству вины и поэтому никогда не бывает доволен собой (например, своим отражением в зеркале). Психотик — тот, кто воспринимает себя как существо без недостатков (в том числе, свое отражение в зеркале считает идеальным, сравнивая себя с мадоннами Боттичелли) и по большому счету не нуждается в оценке себя Другим.

Фрейд понимает структуру женской сексуальности (то есть истерии) через структуру вины. Женщина виновна из-за своей сексуальности, которая прикрыта понятиями морали и доместификации. На скрытую сексуальность указывает женская истерия — проявление симптомов того, чему общество и культура не дают проявиться в полную меру. Фрейд в конце концов признает, что не может помочь женщине перестать быть истеричкой (ведь не может же он помочь ей открыто реализовать свою сексуальность, он может только объяснить ей ее). «Русский парадокс» разрешения женской вины, который репрезентирован в воспоминаниях Л. Д. Б., заключается в ином решении проблемы: Л. Д. Б. просто реализует свою сексуальность без всяких ограничений, но именно эта процедура освобождает ее от чувства вины (а не вовлекает в него, как считал Фрейд) и от всяких сомнений в собственном «я». Единственное, о чем она сожалеет в тексте «Былей и Небылиц…» это о том, что не сделала этого раньше и не отдалась хотя бы Андрею Белому в тот знаменитый день, когда уже были вынуты шпильки из волос…

Женщина в позиции психотика становится «женщиной, которая нужна всем мужчинам». Л. Д. Б. после ее романа с Георгием Чулковым, которому она отдалась в день смерти отца, знаменитого ученого-химика Дмитрия Ивановича Менделеева, перестает сомневаться в том, любят ли ее «реальную» или в качестве символа, и в том, является ли она на самом деле Прекрасной Дамой. В ту ночь она стала реально Прекрасной Дамой.

Какой жест подмены совершила она? В ту ночь, когда она отдалась Чулкову, она поменяла духовный (символический) статус Прекрасной Дамы на телесный, внесимволический. Очевидно, она была потрясена своим телом и его ощущениями. Она начала испытывать оргазм, в то время как ее близость с мужем продолжалась — очень редко, быстро и скупо с его стороны — только в первые 4 месяца после свадьбы (по ее свидетельству из «Былей и Небылиц…»).

Что значило реально стать Прекрасной Дамой, то есть занять это место фаллического Другого, но уже телесно? Прежде всего, это уйти от «литературы», от слов и поэзии, которые воплощали для нее Блок и Белый. Чулков, например, тоже был поэт (как Блок и Белый), но главным в нем было то, что он был, скорее, человеком действия: изобретателем «мистического анархизма», который пытался реализовать в театральном и в политическом действии. И по сравнению с ее двумя предыдущими мужчинами он уж никак не мог иметь титул «поэта».

Обратим внимание на то, что Л. Д. Б. всю жизнь исключена из порядка и уровня языка. В юности пишет стихи и ведет разговоры Александр Блок, она же молчит и в разговорах «аргонавтов», трактующих ее молчание как «мистическое»; она специально подчеркивает в «Былях и Небылицах…», что никогда не умела легко болтать и кокетничать, в отличие, например, от сестер Кузьминых-Караваевых. Всю жизнь она совершает только телесные жесты — носит розовые платья, расчесывает волосы, играет в театре и декламирует стихи мужа. Декламация и жест заменяют слово.

Что значит «прелюбодействовать» в этой топологии желания? Это значит просто осуществлять функционирование своих естественных телесных функций. Характерно, что в тексте воспоминаний Л. Д. Б. не боится старости и женского старения: то, что для других женщин обычно становится трагедией, для нее не имеет значения, так как нет точки Другого вне нее, которая смогла бы вынести оценку или приговор. Почувствовав, что Другой/Великий Поэт перестал надзирать за ее реальным телом, за нею «реальной», она ускользнула в эту брешь. Известно, что символический мир и мир страсти никогда не пересекаются, находясь в отношениях дизъюнктивного ассамбляжа. Поэт и его Прекрасная Дама стали жить, поэтому, вместе, но в разных уровнях реальности: на символическом уровне «она» предъявляла себя, но только в виде симулякра. Отсутствие страха наказания аннигилировало чувство вины: Прекрасная Дама раскололась на симулякр Прекрасной Дамы и прелюбодействующее «тело без органов».

Но, главное, она была счастлива на фоне параллельной жизни несчастного и страдающего мужа.

Нет вины, нет сомнения, нет двойственности расщепленной субъективности. Это и есть воплощенная феминистская утопия — jouissance feminine? Подлинная женская субъективность и «женская душа»?…